– Тамар, ты должна надеть то славное платье с розовыми оборками, – Альрик Мунфрост в кои-то веки решил припомнить, какие у дочери имеются наряды. Алхимик пребывал в восторженном расположении духа. То есть, выглядел как сорванец, который задумал ужасно глупую, но смешную проделку. Вчера вечером он прибежал с рынка, радостно отфыркиваясь и отряхиваясь от снега, как большая нелепая собака, вызвал жену и дочь в прихожую, а потом объявил, что завтра у них будет важный гость. Гостеприимная Андромеда просияла как золотая монетка под полуденным солнцем и радостным щебечущим вихрем унеслась заказывать кухарке меню на завтрашний вечер. Тамар не была дурочкой и тут же попыталась провести разведку – повисла на отцовской шее и принялась полудетским сюсюканьем и радостными «папа, папочка, папусик» выспрашивать у него о том, кто же нанесёт визит. Альрик молчал, ехидно посмеивался и настаивал на том, что Тамар будет в восторге. Неужели приедет крёстная или дядюшка? Но он них папа сказал бы и так! Здесь что-то явно было не чисто. Но папа кого попало в гости звать не будет, а значит остаётся только немножко подождать. И, видит Создатель, Тамар подождала бы, если бы Альрик не изводил её подколками и намёками. Мама тоже отказывалась выдать Тамар имя визитёра, и даже пригрозила не принять приглашение на бал по случаю середины зимы, если дочь продолжит её донимать.

   – Тамар, затяни корсет потуже, платье будет плохо сидеть, – матушка смерила дочь строгим взглядом, – ты уже не ребёнок, нужно выглядеть соответственно.

   Нет, они издеваются, что ли? Порой Тамар мечтала о том, чтобы жить как крёстная. Ни от кого не зависеть, заниматься чем вздумается и самой решать, наконец, какое платье надевать и носить ли корсет в принципе. У мисс Мунфрост создалось впечатление, что родители наконец-то сговорились её извести и теперь торопятся к этой цели так, словно у них не одна дочь, а целый выводок зависящих от тоников и сладкого химер. Но делать нечего. Раз уж ты живёшь с родителями и женихи всех сортов и расцветок не толпятся перед дверью, ты идёшь и делаешь что сказано. Вечер набирает обороты, дом полнится пленительными ароматами кухни – жареное мясо, специи, горячий кофе и еле ощутимый запах ванильного сахара, которой щедро присыпали фигурное имбирное печенье. Тамар-таки влезла в праздничное платье и уложила волосы, выпила расслабляющий тоник и вообще была готова снести все удары судьбы, подстроенные дражайшими родственниками. Ко всему, в конце-то концов, надо относиться философски. Ну пригласили кого-то. Ну будут разговоры разговаривать, или, в крайнем случае, намекать на замужество, заек, лужайки и прочую ерунду. Не в первый раз. Переживём, как всегда переживали.

   В дверь позвонили, когда Тамар, увернувшись от украшения дома бессмысленной мишурой, развалилась в отцовском кресле с книгой. Она мысленно путешествовала по жарким странам, влюблялась и ненавидела, сопереживала, страдала и вот, пожалуйста, надо идти открывать, раз уж хозяйка занята зажиганием свечей на ёлке. Мисс Мунфрост заложила книгу пальцем, намереваясь вернуться к чтению при первой приличной возможности, наскоро расправила примявшийся подол платья и побежала к двери. Звон цепочки, щелчок замка. Бам. Нет, не так. БАМ. Книга с неприлично оглушительным стуком упала на пол. Генри. Генри Тилни, который уехал, потому что Тамар, видите ли, непослушная гадкая девчонка. Сколько слёз было пролито! Сколько килограммов сожрано в попытке успокоить мятежную душу! И всё впустую. Отболело месяц где-то на третий. И семья, к слову, выставила виноватой Тамар! То есть, не Генри – урод занудный, который бросил её, рыцарь в белом до блеска, а она – исчадие хаоса. Тамар, как было неоднократно говорено, не отличалась пристойным нравом. Напряжённую тишину коридора, повисшую после падения несчастной книжонки, прорезал новый громкий звук. Тамар от всей своей козьей души отвесила Генри пощёчину. А потом подхватила книгу и убежала в залитую тёплым светом гостиную. Родители – предатели, Генри – козлище, они все – предатели! Издеваются над ней!

  – Мама, папа, к вам, - ни в коем случае не к ней, – мистер Тилни.

My grace, my church
My pain, my tears, my hurt
My god, I’ll say it again
Can I get an
Can I get an Amen?

   Что тут началось! На несчастного Генри обрушилась лавина дружелюбия Андромеды Мунфрост. Он природы не злая, но строгая и справедливая женщина вечно пыталась всё привести в порядок – отмыть, причесать, отчистить и научить хорошим манерам. Вечно чумазый Генри был для неё прямо подарком судьбы. Его буквально постоянно можно было облагораживать и всё равно не обрести совершенства. За это Андромеда его и любила – сам того не зная, господин Тилни стал миссис Мунфрост объектом восторженного умиления. Вот и теперь, увидев своего вечно хмурого, но такого милого мальчика, женщина шуршащим ворохом нижних юбок налетела на него и звонко троекратно расцеловала. Тамар закатила глаза, на что Альрик хмыкнул себе под нос.

   – Генри, какой ты стал, - Андромеда Мунфрост с умилённой улыбкой осмотрела вигила с головы до ног, – ты как будто бы ещё вырос!

   – Да, глядишь, в следующий раз больше меня будет, - поддакнул довольный Альрик. Позади родителей что-то глухо ударилось о стол – это Тамар с раздражением швырнула на него книгу. Нет, какие же прекрасные люди! Родители как будто забыли, что их единственное чадо ревело в подушку, когда этой бесчувственной свинье вздумалось бежать в столицу. Они что, думают, что это всё игра какая-то? Что можно сделать вид, что ничего не случилось? Что можно обниматься и нахваливать друг друга, а чувства Тамар оставить без внимания? А Генри? О, Генри! Извиняться, кажется, никто и не собирается. Хотя откуда бы ему знать, как тяжело мисс Мунфрост дался его побег. Он-то, наверняка, думает, что она так и живёт в своём девичьем мире из духов, бабочек, сентиментальных романах и тоников к чаю. Что так и осталась капризным ребёнком, который не хочет и не может перестать баловаться. А, может быть, Генри и не думал вовсе. Действительно, зачем? Гораздо проще рубить с плеча. Гораздо проще кричать на девочку, которая делает то, что умеет. На девочку, которая слишком к тебе привязана, чтобы сказать, что твои слова её обижают. Зла не хватает.

   – Я поужинаю у себя, – Тамар развернулась на каблуках и решительным шагом покинула гостиную. Пусть развлекаются, ей дела нет. Хотят играть в идеальных родителей для другого мальчика – вперёд. Хочет делать вид, как будто ничего не случилось – пусть делает. Чурбан бесчувственный. Баран. Кретин. Полено глупое!

   Генри слезает с дерева и протягивает ей красное налитое яблоко, потерев то о рубашку. Тамар восторженно смотрит на этот дар хотя бы потому, что ей нельзя лазать по деревьям. Ярко-алый бок плода блестит на солнце, Генри улыбается. Тамар улыбается тоже. Она потом попытается убедить мальчика взять себе половину, но тут будет отказываться, а потом лихо швырнёт остатки яблока куда-то в кусты по ту сторону забора.

   В комнате Тамар подрагивающими от гнева пальцами ищет в секретере склянку с успокоительным. У неё есть тоники на все случаи жизни, но почему нет смеси от друзей детства? Яды не в счёт. Вот бы сделать напиток, который бы как рукой снимал боль в старых душевных ранах и заодно – стирал приятные детские воспоминания. Вот было бы хорошо! Тамар бы сделала на этом миллионы. Сейчас ей кажется, что она многое бы отдала, чтобы перечеркнуть сам факт наличия в своём детстве Генри Тилни. Тамар злится. Успокоительное кончилось, а чтобы попасть в лабораторию, нужно спуститься на первый этаж. Нет уж, лучше здесь.

   – Генри, не будешь так добр привести её обратно? Мы не оставляем попыток приучить Тамар ужинать, у себя она никогда не ест, говорит только, – Альрик широко улыбается, – я думаю, тебя, мой мальчик, она послушает.

   Альрик не дурак, Альрик знает, что, скорее всего, комната Тамар, в случае появления в ней Генри, понесёт вполне ощутимый материальный ущерб. Но на что не пойдёт любящий отец, лишь бы помирить любимую дочку и хорошего парня?

Отредактировано Cupid (19-08-2020 10:28:31)

Between my pride and my promise
Between my lies and how the truth gets in the way

   Иногда Тамар кажется, что она вполне способна на убийство. Если её хорошенько разозлить или разбередить какую-нибудь старую рану. Генри для неё – сплошная старая рана, которую она безумно долго зализывала. Это только со стороны кажется, что мисс Мунфрост сделана из весёлости, тоников и фатализма. Сделана из улыбок, шёлковых чулков и ямочек на щеках. У неё внутри всё перекручено, всё спутано и всё так чудно и странно, что поди разберись. Уход Генри, который был где-то рядышком всё детство, уход Генри, который всегда был рядом, чтобы поддержать или удержать от совсем неверного решения, надломил её. До того дня она была просто рисковой девчонкой-экспериментатором, которой хотелось всё попробовать на себе. А с той ссоры в Тамар завелось что-то мрачное. Что-то, что каждый раз толкало её к линии, которую переходить не следовало бы. Как будто если она будет чудить ещё сильнее и варить ещё более адские зелья, Генри вернётся, чтобы сказать, что ей стоит остановиться. Генри не приходил, а риск входил в привычку. Как будто тот разговор снёс внутри Тамар какой-то ограничитель. Она постепенно привыкла быть без этакой фигуры «старшего брата» за плечами, приучила себя к мысли, что теперь она снова одна и помогут ей, чуть что, только родители. Она не простит Генри. Никогда. Тамар никогда не забудет, как захлёбывалась слезами, уткнувшись лбом в материнский подол. Не забудет, как, крича, сорвала в тот день голос, и как выкидывала в окно дурацких тряпичных кукол и коробку с их «секретиками» – красивыми камушками, найденными на улице, театральной афишей того сезона, рогаткой и создатель знает чем ещё. Но вот, пожалуйста, Генри пришёл, как ни в чём не бывало, и ему рады родители. Как будто он не разбил ей сердце, а просто уезжал на лето в деревню к родственникам. Тамар чувствует себя преданной дважды, и к этому прибавляется старая обида, которая с годами не стихла, а просто отошла на второй, третий, десятый план.

   В окно глухо стучат – это Генри как-то умудрился взобраться по почти плоской стене и теперь висел на подоконнике. Сказать по правде, первым желанием Тамар было открыть раму и со всей немалой козьей дури опустить её визитёру на пальцы. Чтоб эта дубина хотя бы на мгновение, хотя бы иносказательной физической болью ощутила то, что с ней сотворила. Но Тамар так делать не будет, потому что Тамар – добрая девочка. И потому, что какой-то частью себя она всегда скучала по большому нескладному мальчишке, который однажды выбил сыну судьи зуб за то, что парнишка назвал её козой. Так уж получилось, что друзей детства у мисс Мунфрост было немного. Так уж получилось, что когда-то Генри был ей ужасно близок. Это так просто из себя не вытравишь, даже если будешь очень стараться. Уж поверьте, она старалась. Она изгоняла из себя Генри, как изгоняют хроническую болезнь, но также и безуспешно. Тамар открывает окно, мысленно проклиная на чём свет стоит и его, и себя, и родителей.

   – Чего тебе? – Тамар до грубости презрительна, – я не хочу с тобой разговаривать.

   А в детстве она канючила, когда Генри замолкал и ей казалось, что она его задела. Те времена давно прошли. И та милая девочка тоже была, но кончилась. Не без помощи мистера Тилни. Ей очень хочется прогнать его. Очень хочется ударить, но это будет выглядеть слишком комично и есть шанс поранить не его, а себя. Обойдётся без рукоприкладства. Тамар, может быть, и враг себе самой, но враг умный и расчётливый. Тамар складывает на груди руки и поджимает губы, становясь точь в точь своя высокомерная холодноватая в минуты недовольства мать. Она слишком хорошо помнит, как давилась воздухом, как растирала кулачками глаза, объясняя маме, что Генри уехал и больше не вернётся. Как и что он ей сказал. Те слова до сих пор спят где-то внутри Тамар, время от времени побаливая как будто бы на погоду. Нет. Она не может его простить.

Seven devils in your house
See they were there when I woke up this morning
I’ll be dead before the day is done
Before the day is done

   Сейчас или никогда. Тамар больше не может тянуть, Тамар нужно решить здесь и сейчас. Тамар к этому не готова. Тамар мучительно не хватает времени, чтобы всё обдумать, взвесить и решить. Хотя бы за себя, не то чтобы за других. Генри – свободный (но не очень, судя по всему) человек. И он решил попробовать вернуться. Может быть, даже попробовать извиниться. Может быть, он правда пришёл извиниться и всё объяснить? Эта мысль показалась Тамар интересной. Будоражащей, если можно так выразиться. Может, он сейчас всё объяснит? Расскажет, где был все эти долгие месяцы, может, скажет какую-нибудь милую глупость вроде «я скучал». Это как минимум будет греть самолюбие Тамар. Может, стоит хотя бы выслушать? Наверное, стоит. Послать-то его она всегда успеет, верно? Глубокий вдох.

   Тамар берётся за раму, дёргает вверх своими хрупкими ручонками девушки от науки, и впускает в комнату волну холодного воздуха. И, наверное, Генри заодно. Решение даётся ей тяжело, и спустя минуту от него мисс Мунфрост уговаривает себя, что впустила она мистера Тилни только затем, чтобы втоптать в грязь его самолюбие. От Генри пахнет снегом и свежестью, Генри выглядит ещё надёжнее, чем раньше.

   – С родителями чаю попьёшь, – ворчит Тамар, которой холодно в своём неуместно-нарядном платье, – могу дать тоник.

   Ха-ха, смешно, правда? Генри ненавидит её склянки. Ненавидит её лабораторию. Ненавидит, наверное, даже химические ожоги на бледных руках. Интересно, помнит ли он ту, другую ссору, которая случилась после того, как Тамар сожгла себе кислотой подушечки пальцев? Тамар помнит. Тамар вообще на удивление хорошо помнит всё их совместное прошлое. Прогулки в парке. Игра в бадминтон на заднем дворе. Пикники у реки. То, как Генри дул на её разбитое колено и искал в траве подорожник. Венки с ромашками, книжки с картинками, долгие разговоры и танцы на ярмарке. Генри был её любимой игрушкой, лучшим другом и первой любовью заодно, потому что больше любить Тамар было некого. И от того его уход дался ей настолько тяжело, насколько это вообще возможно. И что же теперь? Что делать с ним дальше? Как ему доверять?

   Нет. Никакого доверия быть не может. Если он ушёл один раз, то уйдёт и ещё раз, когда ему опять покажется, что Тамар заигралась в алхимика. А ему ведь покажется, потому что это теперь сама её суть. И он опять уйдёт, когда она решит, что готова показать ему свою мягкую человечную сторону. Нужно ли это ей? Может ли это быть нужным хоть кому-нибудь! Нет. И ещё раз нет.  Но вот Генри в её комнате и от него пахнет снегом и чем-то терпким. Тамар не знает, что с ним делать. Она так скучала. Может ли кто-нибудь вообще так тосковать, как тосковала Тамар? Ей кажется, что нет, но в мире наверняка есть миллион историй, похожих на её собственную.

  – Что скажешь в своё оправдание? – Тамар строго сводит брови к переносице. Он должен что-то сказать. Обязан. Иначе зачем всё это?